На духу

Ну уж Бог с ней — такая она паче ума и естества многословная.
Н.Лесков. Заметки неизвестного

Надо сразу признаться, что в практике современной исповеди “многословие” явление сравнительно редкое, по большей части из теперешних верующих каждое слово приходится вытаскивать. (Исключение составляют образованные женщины, эти уж действительно вещают “паче ума и естества”.)

Для начала старинный церковный анекдот.
Батюшка исповедует. Неподалеку от него стоит несколько женщин и один мужчина.
Подходит очередная исповедница.
Священник спрашивает:
— Как ваше имя?
— Катерина.
— Е-катерина, — поправляет священник.
Следующая к нему приближается.
— Имя?
— Лизавета.
— Е-лизавета, — говорит священник.
Подходит мужчина.
— Как ваше имя?
— Е-тит.

Вот самый распространенный вариант начала исповеди.
Подходит к священнику женщина, улыбается во весь рот.
— Батюшка, всеми грехами грешна...
— Ну, а чего же ты улыбаешься? Ведь плакать надо...
(Один священник на подобное заявление о “всех грехах” отвечал так:
— А вот я тебе сейчас все какие только есть епитимьи назначу!)

А вот еще вариант.
Женщина подходит, молчит.
— Ну, — спрашиваешь, — грехи у тебя есть?
— Нет, батюшка, никаких грехов у меня нет...
Тогда я говорю:
— Ну, раз нет грехов, тогда не нужно исповедоваться. Это ведь только для грешных людей...
— Ну как же, батюшка?
— А вот так же... Все мы, люди, до одного грешные, а ты только одна — без греха...
— Нет, батюшка, есть грехи...
— Ага. Значит — есть. Ну, вот теперь давай о них с тобой и поговорим...

Еще одна подходит. Начинает:
— Живу одна. Абортов не делала, душ не губила, не воровала...
Перебиваю:
— Ты мне рассказывай не о том, чего ты не делала, а о том, что ты делала...

— А что я делала?
— Сплетничала, ругалась, осуждала...
— Ну, не без этого...

Часто вместо грехов начинают перечислять болезни.
— Вот у меня операция была... Ногу я ломала...
— Подожди, — говорю, — ты мне про грехи рассказывай... Может быть, у тебя на душе есть что-нибудь особенное?..
— Вот, батюшка, живот у меня внизу очень болит... Там, наверно, у меня что-нибудь особенное...

Спрашиваешь:
— Ну, как? Посты соблюдаешь?
— Нет, — говорит, — батюшка, у меня зубы болят...

Подходит. Улыбается и молчит.
Я говорю:
— Ну, что ты улыбаешься?
Она:
— Я — такая...

Подходит мужчина.
Спрашиваю:
— Вы в Бога верите?
— Верю. Конечно, верю. Ну, не так, конечно верю... Некоторые верят, ну, прям взахлеб...

Иногда выясняется поразительное невежество.
Некий батюшка во время исповеди почувствовал, что прихожанка о христианстве имеет самое смутное понятие. Тогда он указал ей на лежащий на аналое Крест.
— Вот посмотри сюда. Кто здесь распят?
— Я, — отвечает, — батюшка, без очков. Не вижу...

Приходит на вид очень бойкая.
— Как зовут? — спрашиваю
— Святая великомученица Евдокия.
— Что?! Какая же ты — великомученица?
— Я, батюшка, всегда так про себя говорю: святая великомученица Евдокия...

Еще одна, остановила меня посреди храма.
— Батюшка, мне с вами надо поговорить. Только долго.
— Пожалуйста, говори. Я слушаю.
— Батюшка, мне все время кажется, что я — т и г р а, и сына своего я хочу растерзать...
— Так, — говорю, — а зовут тебя как?
— Мария.
— Хорошо, я за тебя помолюсь... Но ты на всякий случай еще сходи к психиатру...

Весьма трудно исповедовать современных детей — за редчайшими исключениями. Так внушаешь им необходимость быть добрыми и терпимыми...
Протоиерей Борис Старк рассказал мне, как в Париже русский батюшка исповедовал ребенка из эмигрантской семьи.
— Ты ни с кем не ссорился?
— Нет.
— Ты никого не обидел?
— Нет.
— И тебя никто не обидел?
— Нет.
— Ну, может быть, у тебя какая-нибудь неприятность была?
— Лягушку видел...

Во многих церквях существует одна весьма сомнительная треба, так сказать, примыкающая к исповеди и даже ее заменяющая. В просторечии это именуется “Молитва от аборта”, а в требнике — “Молитва жене, егда извержет младенца” (то есть когда происходит непроизвольный выкидыш). По смыслу своему читаться эта молитва должна вовсе не в храме, а дома, у постели больной женщины. Однако же предприимчивые наши клирики читают ее не там, где положено, и не тому, кому следует. За это берется плата — обыкновенно рубль. Практика эта, распространившаяся почти повсюду, приносит огромный вред, ибо у людей сравнительно далеких от Церкви создается впечатление, что аборт отмолить легко и просто — достаточно прийти в храм, выслушать эту молитву, внести рубль — и грех прощен.
(Для несведущих надо заметить, что Церковь рассматривает аборт как убийство. За это преступление на женщину должна быть наложена строгая епитимия — отлучение на 10 лет.)
Е. как-то предложил переименовать самое чинопоследование и впредь называть его так:
— Молитва жене, егда извержет рубль.

И завершим эту главку подлинной историей, которая произошла в церкви села Лукина под Москвою (станция Переделкино). К тамошнему иеромонаху на исповедь пришла старушка.
— Батюшка, — говорит, — я грешница... Сейчас пост, а я колбасу ела...
— А какую же ты колбасу ела?
— По два двадцать.
— Ты не грешница, — сказал иеромонах, — ты — мученица...