А.С.Хомяков и современность

Биография А.С.Хомякова уже сама по себе до некоторой степени дает определние его взглядов. Но на последних надо остановиться более подробно, чтобы понять, почему более чем через сто лет взгляды Хомякова привлекли к себе внимание некоторых просвещеннных людей в подсоветской России. К ним обращаются в самиздатском журнале "Вече", и их нетрудно обнаружить в статье Владимира Осипова в 103 выпуске "Вестника Русского Студенческого Христианского Движения". Владимир Осипов - один из редакторов журнала "Феникс", а затем и журнала "Вече".

Хомяков не успел создать законченной философской системы. Однако, его богословие и отдельные философские и исторические статьи, равно как и "Записки о Всемирной Истории", содержат достаточно материала, чтобы можно было обрисовать его взгляды. Я постараюсь сделать это так, чтобы можно было увидеть, что именно из них могло привлчь к себе внимание современных националистов. Что вообще личность его и его творчество, по крайней мере поэтическое, привлекло к себе внимание изучающих русскую литературу, видно уже из того, что в 1969 году основанная М.Горьким "Библиотека Поэта" нашла нужным выпустить второе издание стихотворений и драм Хомякова под редакцией Б.Ф.Егорова. Это издание подготовлено с явной любовью к автору, с большим знанием и литературы о нем, и ранее не опубликованных архивных данных.

Сейчас мы говорим о Хомякове не как о богослове. Однако, православная вера так глубоко лежит в основе всех его взглядов, всего его мировоззрения, что картина была бы неполной, если бы мы обошли поллным молчанием хомяковское богословие, тем более, что и упомянутый нами журнал "Вече" отражает на себе и богословское влияние Хомякова. Там напечатано обращение к Поместному Собору Русской Православной Церкви, содержащее жалобу на Митрополита Никодима и некоторых других за введение в жизнь Церкви богословского модернизма, противоречащего подлинному Православию. Вопросы, на которых остановились жалобщики, касаются природы Церкви и Ее отношения к миру сему. Это близко к тем проблемам, которые составляли предмет писаний и Хомякова. Его богословие прежде всего посвящено учению о Церкви, а его историко-философские сочинения останавливаются на осуществлении или нарушении в разных государствах и периодах истории начал подлинного христианства.

Хомяков в обгословии открыл новую страницу, внеся туда в современом изложении святоотеческие начала. До него наша богословская литература былапод сильным влиянием Запада. Сохраняя Православие, она защищала его на началах западногоо схоластического мышления. Хомяков внес новый метод. Свежесть мысли Хомякова одних воодушевляла, а других пугала. Митрополит Московский Филарет одобрял эти сочинения с оговорками. Профессор Московской Духовной Академии Казанский старался раскритиковать их показать якобы неправославие автора. Известный проф. Горский тоже проявлял недоверчивость к новому богослову без академического диплома, но видел и неубедительность критики Казанского. Все-таки богословские сочинения Хомякова, напечатанные за границей, долго не получали разрешения на опубликование их в России, хотя они понравились императору Николаю I. Уже после его смерти В.Д.Олсуфьев 17 мая 1855 г. писал Хомякову по поручению Императрицы Марии Александровны: "Государыня Императрица, узнав, что написано продолжение сочинения Вашего "Несколько слов и т.д.", желает прочитать оное. Ей угодно было приказать сообщить Вам, что покойный Государь Император с удовольствием читал это сочинение и остался им доволен" (Т. II, стр. 89).

С легкой руки Юрия Самарина, написавшего замечательное предисловие к богословскм трудам Хомякова, его стали иногда удостаивать названия учителя Церкви. так называл его и И.С.Аксаков. К этому отчасти готов был присоединиться даже Бердяев в своем сочинении о Хомякова ("Алексей Степанович Хомяков", Москва, 1912 г., стр. 79). Митрополит Киевский Антоний считал Хомякова своим предшественником в новом подходе к богословию и возвращении его к святоотеческим истокам.

Самарин формулировал кратко суть учения Хомякова о Церкви следующим образом: "Церковь не доктрина, не система и не учреждение. Церковь есть живой организм, организм истины и любви, или, точнее: истина и любовь как организм" (Предисловие к II тому сочинений Хомякова, Москва, 1907 г., стр. ХХI).

Хомяков жил сутью этого организма и живо ощущал его в истории. Поэтому так ярко и видел он тот исторический процесс, который отделил Запад от Православной Церкви. Он не только верил, но и живо чувствовал, что истина хранится ВСЕЮ Церковью, что ВСЕЙ Церкви в ее совокупности дано разумение Божественных истин. Когда мы говорим "всей Церкви", то имеем в виду не большинство верующих данного периода, а всю Церковь от начала ее существования. Ересь может сегодня иметь за собою большинство людей, именующих себя православными, но они своим упорством в инакомыслии будут оторваны от святых апостолов и святых отцов. Хомяков со свойственной ему красочностью говорил о силе любви, соединяющей всю церковь от начала и делающей нас участниками всех веков ее жизни. "История Нового Завета, - писал он, - есть история наша; нас струи Иордана соделали в крещении причастниками смерти Господней; нас, телесным приобщением, соединяла со Христом в Евхаристии Тайная Вечеря; нам на ноги, избитые вековым странствованием, излил воду Христос, гостеприимный домовладыка; на наши главы, в день Пятидесятницы, нисходил в Таинстве св. миропомазания, Дух Божий, дабы величие нашей, любовью освященной свободы послужило Богу полнее, чем могло это сделать рабство древнего Израиля" (т. II, стр. 151).

Трагедию Запада Хомяков видел в том, что Рим свободу любви старался заменить строгим законом, а протестанство противопоставило ей неограниченную свободу мнения и отрицание предания.

Хомяков ярко показывает заблуждения как Рима, так и протестантства. У обоих он усматривает начало и источник в рационализме и, говоря о борьбе их друг с другом, предсказывает, что поле битвы останется за неверием. В настоящее время, наблюдая все происходящее в Западном мире, мы не можем не видеть исполнения его предсказания.

Рационализм, преувеличенная забота о силе организации, стремление к овладению миром сим, - вот те соблазны, которые увели Запад от церковного единства. Те же соблазны видят у Московской Патриархии нынешние обличители ее в россии в том документе, который был напечатан в журнале "Вече". Они приводят слова Митрополита Никодима, который к земле относит "наступление полного и совершенного мира". А Митрополит Ярославский Иоанн писал: "Новый Иерусалим - это град Бога Живаго. Этот град будет здесь. Здесь, на земле, люди будут радоваться и наслаждаться жизнью".

Правда, как отмечали и архим. Константин, и Бердяев, Хомяков в своих сочинениях не дает эсхатологии - учения о конце мира. Кто знает, не высказался ли бы он по этому вопросу, если бы не умер так рано. Однако, все его мировосприятие противоречит идеалу материалистического рая на земле. Он обличает юридизм, рационализм и материализм. Анализируя созданный рационалистическим Римом и протестантизмом исторический процесс, Хомяков предсказывал появление марксизма, который в наше время уже отразился и в учении обновленцев, и у представителей Московской Патриархии. Рай на земле - это марксистская мечта материального характера. Митрополит Никодим и Ярославский митрополит Иоанн только представляют ее в облагороженных для церковного читателя выражениях.

Владимир Осипов о том же выражается с меньшей деликатностью: "Нью-патриот не знает ни веры, ни крови. Его понимание нации дальше экономики и языка не выходит. Оставим ему экономику, которую он любит так страстно, что задушил в объятиях" (Вестник РХД, ј 103, стр. 22).

Множество реформ преобразовывали русскую жизнь при Хомякове, и многие реформы были тогда в периоде подготовки. Он отзывался на них статьями и заметками. Не удивительно, что у Хомякова и его единомышленников, наравне с критикой непорядков, был некий оптимизм. Эсхатология в то время еще не представлялась такой близкой реальностью, с какой мы видим ее в наше время. "Тайна беззакония", которую видел уже в действии Апостол Павел и которая так заметна теперь, в той или иной мере всегда существовала в истории. Это есть проявление греха, противодействующего праведности. Хомяков этому началу дал название "кушитства", а проявление доброго направления назвал "иранством". Бердяев называет эту идею Хомякова самой замечательной и приближающейся к гениальности (стр. 155). "Из стихии кушитства, - говорит он, - выходит религия необходимости, власть естества, магизма. Из стихии иранства исходит религия свободы, творящего духа. Во всех почти языческих религиях видит Хомяков торжествующую стихию кушитства. Дух иранский всего более выражен в религии еврейской. Христианство есть окончательное торжество иранства, религии свободы, религии творческого духа, победившего все религии необходимости, - религии магии естества" (там же).

Само собой разумеется, что в большевицком марксизме это начало получило самое сильное воплощение со времени существования человеческой истории. Кушитство по Хомякову "распадается на два раздела: Шиваизм - поклонение царствующему веществу и Буддизм - поклонение рабствующему духу, находящему свою свободу только в самоуничтожении" (Хомяков, т. Y, стр. 384). В атеистическом коммунизме есть и то и другое, только духовное самоуничтожение там имеет другую форму: в коммунизме вместо нирваны - самоуничтожения отрицает вообще существование души и духовного мира, вследствие чего со смертью человек признается более не существующим вообще. Это еще более безотрадно, чем нирвана, ибо это следствие необходимости, в то время как нирвана все-таки есть самоуничтожение вольное.

Я цитировал Бердяева в определении взгляда Хомякова, но должен оговориться, что сам Бердяем не только позднее, живя в Париже, но даже и в дореволюционное время, был далек от Православия и даже христианского взгляда на язычество. "Традиционно-богословское, семинарское отношение к язычеству, - пишет Бердяев, - отравляет и по сию пору христианский мир, закрывает великие тайны, и оно должно быть преодолено в интересах церковного возрождения". Бердяев упрекает Хомякова в том, что "у него не было прозрения правды язычества, он не чувствовал мистической Греции и потому сбивался на взгляд традиционно-богословский" (стр. 163).

Отрицание традиционного Православия роднит Бердяева с обновленчеством. И поскольку в иерархию и клир Московской Патриархии влилось много обновленцев, это может служить некоторым объяснением, почему Бердяев стал популярен в каких-то кругах верующих в СССР.

Но вернемся к Хомякову.

Он, конечно, не был историком в обычном значении этого слова. Ему чуждо было заниматься только фактами. Его ум был направлен к синтезу. Он искал сути явлений и в прозрении этой сути сам признает себя больше поэтом, чем сухим ученым. В самом начале своей "Семирамиды" он пишет, что звание историка "требует редкого соединения качеств разнородных: учености, беспристрастия, многообъемлющего взгляда, Лейбницевой способности сближать самые далекие предметы и происшествия, Гриммова терпения в разборе самых мелких подробностей и проч. и проч. Об этом уже писано много и многими; мы прибавим только свое мнение. Выше и полезнее всех этих достоинств - чувство поэта и художника. Ученость может обмануть, остроумие склоняет к парадоксам; чувство художника есть чутье истины человеческой, котрое ни обмануть, ни обмануться не может" (т. Y, стр. 31).

В истории Хомяков особенное внимание обращает на веру данного народа. "Первый и главный предмет, на который обратится внимание исторического критика, есть народная вера, - писал он. - Выньте Христианство из истории Европы и Буддизм из Азии и вы уже не поймете ничего в Европе, ни в Азии... Мера просвещения, характер просвещения и источники его определяются мерою, характером и источником веры" (т. Y, стр. 131).

В понимании прошедшего Хомяков часто шел, исходя из настоящего или более близкого прошлого. Он писал: "Но иногда давнее нам лучше известно, чем ближнее... Пустое! Оно может быть более описано и исследовано, но оно всегда менее известно. Тому назад сорок лет всякий думал знать историю древности, а об Средних Веках никто и понятия не имел. Что же теперь? Малейшие труды и несколько ясных поэтических умов познакомили нас с Средними Веками так, что мы как будто в них жили, а древность сделалась загадочнее чем когда-нибудь. Причина этому то, что мы душою, (если хотите инстинктами) знали Средние Века, - хотя происшествия их не были нам рассказаны, а от древности оставалась летопись, но дух улетел" (т. Y, стр. 23).

Быть может, в этом высказанном Хомяковым законе истории отчасти и секрет того, что в Советском Союзе мысль стала возвращаться к не столь далекому прошлому, ища там пути к осмысливанию истории и по крайней мере к умственному освобождению от пут материалистического коммунизма. Об этом нам свидетельствуют выпуски Самиздата.

Писания Хомякова при этом могут быть привлекательны именно потому, что он не дает никакой определенной политической доктрины.

Правда, он высказывается как монархист, но КАК должна быть устроена монархия политически, он никогда не писал, ибо он вообще не был государственником. Он хотел, чтобы Русский народ искал "прежде Царствия Божия и правды его" и верил, что остальное все тогда приложится (Мф. 6, 36).

И в том, что Хомяков писал по вопросам социальным, у него всегда была эта моральная идея, но никак не политический подход. Отсюда и то, что он писал об облщине. Ему представлялось, что в общинном устройстве больше всего проявлялась народная совесть.

Вот как он ставил вопрос об общинном или хуторском владении: "И так противополагается: сохранение исконного обычая, основанного на коренных началах жизни и чувства, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное, облагораживающее душу воспитание людей в смысле общественном посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской, при полной гласности и правах совести - чему же? Нарушению всех обычаев и чувств народных, сосредоточению собственности в сравнительно немногих руках и пролетариату или, по крайней мере, наемничеству всех остальных, бессвязности народа и отсутствию всякого общественно-нравственного воспитания" (т. III, стр. 290).

В его привязанности к общине, подсознательно может быть, на Хомякова влияло происхождение состоятельности его семьи, поскольку его прадед, Феодор Степанович, получил наследство по выбору мудрых крестьянских ходоков, по достоинству оценивших душевные и деловые качества молодого сержанта гвардии. тут не лишне будет рассказать, как это произошло.

В половине ХYIII столетия в Тульской губ. жил богатый помещик, Кирилл Иванович Хомяков. Оставшись одиноким после смерти жены и единственной дочери, он задумался о будущем своего имущества. Он не хотел, чтобы состояние его перешло неизвестно кому и заботился о том, чтобы крестьяне его перешли в хорошие руки. И вот он пришел к оригинальной мысли: собрав мирскую сходку в имении Богучарово, Кирилл Иванович предложил крестьянам выбрать ходоков и объехать всех его родственников с тем, чтобы выбрать самого лучшего из них в качестве наследника. они добросовестно исполнили порученное и выбрали молодого сержанта гвардии, Феодора Степановича Хомякова, прадеда Алексея Степановича. Выбор был очень удачным. Новый владелец прекрасно вел дела и приобрел широкую известность. Когда Екатерина II хотела учредить банк для дворян Тульской губернии, то последние отказались, заявив, что этого не требуется, ибо у них есть Феодор Степанович Хомяков. Когда дела у них плохо идут, они передают ему управление своим имением. Он приводит его в порядок и возвращает владельцу.

В общине Хомяков видел и проявление дорогого ему славянского родового начала. Здесь м.б. уместно будет заметить, что в юности моей я много слышал споров о Столыпинской реформе, ибо отец мой был Предводителем Дворянства и должен был участвовать в проведении этой реформы по должности Председателя Уездной Землеустроительной Комиссии. Мне запомнился один аргумент против реформы, который можно было бы назвать "славянофильским". Высказывалось соображение, что Столыпин подошел к вопросу с материалистической точки зрения. Он считал, что вследствие его реформы разовьется чувство собственности, которое не только поведет к материальному благополучию крестьян, но и предупредит аграрную революцию. На это возражали, что Столыпин упускает значение общины в отношении сельского общественного мнения и его реформа поведет к осособленности крестьянских семейств, вредно отзываясь на нравственности и посещаемости храмов. Я не решаюсь судить, кто был более прав. Вероятно, имели значение и те, и другие соображения. Я упоминаю о них только чтобы показать, как в нашем столетии еще в какой-то степени сохранялось влияние славянофильских суждений об общине.

Могуит ли они иметь какой-нибудь вес теперь?

Могут ли ли люди, которые видели бы, что-то хорошее в системе колхозов, если бы последние превратились в общины и были бы действительно в управлении своих насельников, а не бессовестного партийного аппарата? Опять-таки. я не решаюсь высказывать определенного суждения, но теоретически допускаю возможность существования иногда и такого славянофильского подхода к решению проблемы.

Но вернемся к Хомякову.

Служба в Петербурге, пребывание в Париже, затем участие в войне с турками отвлекли его от Москвы. Когда он вернулся в Москву, там била ключем жизнь русской мысли разнообразного направления. Наравне с такими людьми, как Герцен или Чаадаев, постоянно встречались Киреевские, Самарины, Кошелев и многие другие. Почти не было дня в неделе, когда у кого-то из родственников или друзей не было приема. Хомяков столкнулся с Гегелианством, с влиянием разных западных философских школ. Собирались люди большого образования и ума. В этих кружках первоначально Хомяков был единственным представителем русской православной идеологии. Мысль Ю.Самарина еще была во власти Гегеля. Хомяков был непревзойденным в диалектике. Герцен признавал его почти непобедимым в спорах. Его сила заключалась в твердо сформированном мировоззрении, большой начитанности, замечательной памяти, остроумии и даре слова. Важнее всего то, что его друзья и знакомые были еще в поиске направления, а Хомяков с юности имел его и следовал ему без колебаний.

В письме по поводу кончины Хомякова участник этих собраний И.С.Аксаков писал гр. Блудовой: "Никогда не становясь в положение главы партии или учителя, Хомяков, конечно, был не только нашим вождем и учителем, но и постоянным неисчерпаемым источником живой силы духовной, мыслей жизненных и плодотворных, так сказать, зиждущий" (цит. у о. П.Флоренского, Критика, Бог. Вестн. ј 7-8, 1916 г., стр. 569).

В Московских кружках определилось два главных направления, которые в истории получили названия западнического и славянофильского.

Хомяков был глубоко укоренен в русской православной почве. Он говорил, что сила всякого народа закючается в той вере, которая лежит в основе его быта, жизни и государства. Поэтому он расматривал качество той веры, которою вдохновлялась история разных народов. он находил много отрицательного в религиозных началах Запада, где христианство подпало под влияние древних римских правовых начал.

"Учение мира, любви и просветления духовного, принесенное с востока проповедниками-страдальцами, - писал он, - исказилось в торжестве своем над римскими началами. В победе над религией государственною и внешнею оно приняло характер религии побежденно, характер внешний и государственный... Идея права лежала в основе римской жизни, и римская жизнь, передающая новое начало просвещения германским завоевателям, передала им идею строго-логического права, не только в быте государственом, условном и следовательно невозможном без подчинения праву логическому. но и в жизни духовной и религиозной" (т. YII, стр. 42-43). В другом месте Хомяков пишет: "Рим дал западному мира новую религию, религию общественного договора, возведенного в степень безусловной святыни, не требующей никакого утверждения извне, религию права, и перед этой новой святыней, лишенной всяких высоких требований, но обеспечивающей вещественный быт во всех его развитиях, смирился мир, утративший всякую другую, благороднейшею и лучшую веру" (т. YI, стр. 401).

Высказывая такой суд о Западе, Хомяков, однако, нге идеализировал и Византии, которая, по его мнению, в значительной степени тоже усвоила юридические начала рима. "Жизнь политическая Византии не соответствовала величию ее духовной жизни, но и она была не безславы ине без подвигов", - писал он (т. YII, стр. 50).

Преимущество России Хомяков видел в том, что она восприняла Христианство, не имея никаких других сильных начал, которые могли бы вредно влиять на его усвоение. У Русского народа не было сильно развитой собственной языческой культуры перед тем, что он воспринял крещение. Поэтому в нем мог укрепиться и более чистый православный быт, и меньшую силу приобрело начало права. Для Хомякова власть осуществляет не столько начало права, сколько начало служения.

В представлении славянофилов русскому народу чуждо стремление к власти в смысле западной демократии. Но происхождение власти династии Романовых хомяков представляет с демократической окраской. Он писал: "Когда после многих крушений и бедствий, русский народ общим советом избрал Михаила Романова своим наследственным государем (таково высокое происхождение императорской власти в России) народ вручил своему избраннику всю власть, какою облечен был сам, во всех ее видах" (т. II, стр. 36). Можно серьезно оспаривать историческую правильнгость этого утверждения. Члены Земского Собора отнюдь не исходили из такого принципа. Они не ИЗБИРАЛИ, и ПРИЗЫВАЛИ Михаила Феодоровича на царствование, признавая его законным наследником Престола.

Это замечание я делаю мимоходом. Однако, отсутствие интереса у славянофилов к участию в управлении страной, которое она, как некую национальную особенность, распространили в своем представлении на весь Русский народ, может быть, было одной из причин, по которой маленькая группа большевиков могла захватить власть над всей Россией. Бердяев прав, когда говорит: "Идея живого общественного организма, а не мертвого государственного механизма лежит в основе славянофильской социальной философии. Герой славянофильской общественности - народ, а не государство" (стр. 185). Славянофилы отнюдь не стремились к тому, чтобы направить по-своему жизнь россии путем получения правительственной власти. они все внимание свое обращали на общественность. Ее они хотели убедить в свеой правоте, и только через нее они надеялись влиять на власть.

Славянофилы любили свой народ и его историю. Их часто представляют в карикатурном виде. Их патриотизм называли "квасным". У среднего русского интеллигентного человека составилось представление, что славянофилы смотрели на русскую историю через розовые очки и нехотели видеть в ней ничего темного. Их представляют как людей отрешеных от действительности во имя своего "квасного патриотизма".

Это представление очень далеко от действительности. Хомяков в особенности был далек от таких взглядов.

Достаточно вспомнить его стихи, обращенные к России. В 1839 году он предостерегал россию против гордости. Перечисляя ее величину, богатство и славу, поэт говорит:

"Не верь, не слушай, не гордись....."

"Всем этим прахом не гордись....."

Он вспоминает величие погибших славных империй и указывает, что

"Бесплоден всякий дух гордыни,

Не верно злато, сталь хрупка;

Но крепок ясный мир святыни,

Сильна молящихся рука..."

Он далее напоминает, что свойственно и принадлежит России "все то, чем дух святится". Он обещает России светлое будущее, если она сохранит верность этой святости. Иначе говоря, эта похвала условная, соединенная с призывом соблюдать верность началам Святой Руси.

Затов 1846 г. в стихотворении "Не говорите, то было" Хомяков напоминает России множество национальных исторических шгрехов и призывает ее к покаянию, кончая словами:

"Пред Богом благости и сил,

Молитесь плача и рыдая, чтоб Он простил,

Чтоб Он простил."

В статье "О старом и Новом" Хомяков еще дополняет список русских исторических грехов. Он пишет: "Везде и всегда были безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, личности, угнетение, бедность, неустройство, непросвещение и разврат" (т. III, стр. 13). Затем он переходит к светлым сторонам Русской Истории. Но о темных сторонах жизни древней Руси он говорит ярче, чем когда-либо писали ненавидящие ее западники.

В светлом фоне желанной ему святости ярче выступали для него темные пятна грехов.

Тут сказывается трезвость Хомякова. Кстати сказать, он и реформы Петра I осуждал не огулом. он не возражал против необходимости реформ, но указывал, что Петр провел их не в порядке возникновения органической необходимости, а в порядке насилия над природой русского народа.

Обращаясь к нашей интеллигенции своего времени, к западникам, предшественникам нигилистов, разоривших Россию, Хомяков ,в сущности, призывал вернуться назад, от западних, чуждых россии принципов в православный отчий дом.

Любовь совсем не должна закрывать глаза на слаботи ближних По этому закону и любовь Хомякова к России не создавала у него преувеличенного похвального суждения об ее истории. Разница между ним и западниками заключалась в том, что кроме темных сторонон ярко давал и светлые. Этими светлыми сторонами он хотел увлечь своих современников для развития их в русском обществе,для направления русской жизни к идеалу Святой Руси.

Незаинтересованность в политике и углубление в идеологию отличали и преемников первого поколения славянофилов. Во главе их можно поставить Димитрия Александровича Хомякова и Феодора Димитриевича Самарина, племянника Юрия Самарина.

Димитрий Алексеевич уклонялся от всякой даже общественной роли. Когда его назначили в Предсоборную Комиссию, он не появился ни на одном ее заседании. Однако, Самарин держал его в курсе происходящего, и отдельные члены Комиссии приходили к нему за советом. Так было и во время Всероссийского Собора 1917 г.. И несмотря на такое уклонение строгого поколения славянофилов от внешней активности, о. П.Флоренский мог писать в 1916 г., что "все возраставшая доселе слава Хомякова - в последнее время готова вспыхнуть ярким пламенем, в связи с возникшим отвращением от западной культуры и поднявшим голову славянофильством" (Критика, стр. 526).

Я думаю, что именно это и привлекает к нему внимание таких людей, как издатели "Веча".

В упомянутой мною в начале статье Владимира Осипова указывается возможность трех отношений к Родине.

Первое отношение к Родине - "это ненависть". Это есть осуждение всего, полное отсутствие любви. "Родину ненавидят, - пишет Осипов, - за ее нелегкую историческую судьмбу, за первенство государственного интереса над личным, за тысячелетие веры в своих правителей и в свою Церковь... Во всем виноват сам народ. Другой не допустил. А этот - пожалуйста". Осипов возражает на это: "Если уж говорить о вине, то виноват не народ, а его интеллектуальная верхушка, изменившая отеческим традициям в погоне за иноземным разумом".

Это есть типичиное описание западников в лице Герцена и Чаадаева, споривших с Хомяковым и славянофилами. Осипов говорит о современном нигилисте: "Терпение он назовет холопством. Пассивность - извечной склонностью к деспотии".

В самом описании современного западника-нигилиста видно, что Осипову он отвратен и что его душа лежит к принципам и идеям славянофилов.

"Второе отношение к Родине, - продолжает Осипов, - это спекуляция". Того, кто так относится к России, Осипов описывает в следующих словах: "Появляется модерн-патриот. Атеист, считающий религию уделом темных старух. Апологет насилия. Жжадет удушения всех и вся." Не буду повторять характеристики этого второго типа нигилиста. Покончив с этим описанием, Осипов высказывает мысли, очень близкие Хомякову.

"Отдельная личность, как личность может обойтись без религии. Отдельная нация, как нация без религии жить не может. Там, где кончается вера, кончается нация. Никакая научная гипотеза не способна заполнить духовный вакуум национального организма." Осипов подводит итог о "спекулянте": "Итак, спекулянт уже потому не может быть патриотом, что он враг веры.

"Третье отношение к Родине - это любовь."

Тут Осипов высказывает уже свои взгляды. Он хочет исходить из любви к всему родному. Он ставит перед собой и читателем вопрос о том, какой смысл в возвращении к старым принципам. "Кто, - говорит он, - осмелится повторить столь не модный лозунг?... Как быть со скепсисом и духовной гульбой?... К которой приучил нигилизм. Спираль, она никуда не вьется. У каждого народа своя спираль. Общей для человечества не было и в помине. Нет деревьев вообще, есть ель, баобаб, саксаул. Нет и вненационального человечества. Каждый принадлежит к определенному племени, если только не прилетел из соседней галактики. Человек имеет мать, жену, братьев, родных и троюродных, друзей, единомышленников, близких и дальних. Это уже часть нации..."

Между прочим я обратил внимание на то, что образ спирали, о которой говорит Осипов, был употреблен о. Павлом Флоренским в его очень значительной критической статье о труде проф. Завитневича о Хомякове. Случайное ли это совпадение, или Осипов читал эту статью в "Богословском Вестнике" (ј 7-8 за 1916 г.). Впрочем, вероятно, предреволюционная литература нашего столетия менее доступна современному мыслителю в России. Навряд ли можно найти брошюры Д.А.Хомякова: "Православие, Самодержавие и Нродность", в которых сделана интерсная попытка суммировать славянофильское учение. Автор там обозначен буквами Д.Х..

Нетрудно узнать Хомяковское влияние и в дальнейших словах Осипова: "Каждое племя имеет особый психический комплекс, особую совокупность обычаев и привычек, даже особое восприятие по виду универсальных лозунгов. Каждое племя имеет свою судьбу. И если племени грозит гибель, если племя завели в трясину, неужели патриот будет звать вперед и глубже?"

В этих словах Осипова ясно высказано исповедание той истины, что, пойдя по западному пути, Россия зашла в гибельный тупик. Осипов не хочет продолжения этого смертельного шествия.

Подобно тому, как делал это полтораста лет тому назад Хомяков, - Осипов зовет Россию назад "в Отчий дом". "На нынешнем модном пути, - говорит он, - можно потерять все, даже самого себя. Там не тцели, если не принимать за цель распад Человека. Преступно по-прежнему семенить вперед." И Осипов восклицает: "Назад! Только назад! Вернувшись обратно, к месту, от которого начали блудить, надо отдышаться, привести все в порядок и зашагать вперед по другому пути."

Я отмечал некоторый оптимизм Хомякова. Он питался тем, что Россия как будто шла вперед. Подготовка освобождения крестьян, судебная реформа и, наконец, то, что голос его мог свободно раздаваться и привлекать единомышленников, - создавали у хомякова удовлетворение и радостное чувство. В 1835 г. он высказал это в стихотворении "Ключ". Он верил, что ключ этот приняла под свой кров "веры ясная святыня".

Свидетельствуя, что в груди России "есть также тихий, светлый луч", который воды льет живые, Хомяков надеялся, что

"Не возмутят людские страсти

Его кристальной глубины,

Как прежде холод чуждой власти

Не заковал его волны."

Не пробивается ли теперь этот ключ в сердца людей, пусть немногих пока, но с такой силой, что ничто его уже не остановит?

Казалось, что ключ учения Хомякова о Святой Руси давно засыпан, что учение это уже принадлежит не современности, а одной истории. Между тем, вдруг оно вновь зазвучало в изданиях "Веча". После шести выпусков журнал, по-видимому, прекратился. Его издатель в заключении и некому его печатать.

Но кто скажет, сколько раз и сколькими людьми переписывались эти выпуски журнала? Кто исчислит количество людей, которые прочитали и будут еще читать эти вновь пробившиеся через все наслоения свежие, возобновленнные мысли из Хомяковского круга идей? Подхватит ли их кто-нибудь и будет ли развивать?

Это знает один Господь, но и за то, что они вновь высказаны в приложении к современности, надо возблагодарить Бога.