Архиерейский Синод во II Мировую войну

Лекция протопресвитера Георгия Граббе,
читанная в Нью-Йорке в 1978 г. (по магнитофонной записи)

К началу Второй Мировой войны, только за год до этого, в Сремскимх Карловцах состоялся Всезарубежный Собор клира и мирян, который очень сильно помог укреплению нашей Церкви. Начиная с 1935 г. на наших Соборах уже участвовали представители Северо-Американского округа, и с тех пор отношения Сремских Карловцев с Американским округом все больше и больше налаживались. Каждый год приезжали их представители из Америки, уже как часть нашего Собора.

Но осенью 1939 года, когда собрался Собор, уже надвигались тучи, и из-за политических событий из Америки никто не приехал. С Дальнего Востока приехал архим. Нафанаил, но не теперешний Епископ Нафанаил, а совсем другой. Архиепископ Серафим Берлинский не смог приехать, т.к. для него были затруднения, так что Собор состоялся в несколько сокращенном виде. Но все-таки Собор собрался. Как раз во время Собора, 1 сентября 1939 года, началась война.

У нас сразу же возник вопрос о том, что немцы вступают в Польшу, а с другой стороны на Польшу наступают большевики, и поэтому Польская Церковь может оказаться без епископов. Одним из первых вопросов, связанных с начавшейся войной, был: как можно помочь православным в пределах Польской Церкви? И Архиепископу Серафиму Берлинскому были даны в этом отношении указания, чтобы он оказал помощь прежде всего, если нужно, иерархии, а если там иерархии не окажется, то чтобы он принял на себя попечение о верующих, оказавшихся там без епископа.

Действительно, ему пришлось оказать там помощь. Митрополит Дионисий Варшавский оказался сразу же в очень трудном положении, потому что его считали сторонником польского правительства. На него обрушились украинцы, и он был даже под арестом и сам вызвал Архиепископа Серафима, чтобы он ему помог.

Архиепископ Серафим приехал, помог ему в значительной степени, но потом Митрополит Дионисий добился соглашения с украинцами, и благодаря этому его положение укрепилось. Дальнейшей помощи не требовалось, и Владыка Серафим мог спокойно уехать.

В первое время, за исключением вот этой заботы, у нас не было больших затруднений.

Югославия оставалась нейтральным государством еще почти год, так что переписка у нас была совершенно свободной со всеми странами, и даже с Дальним Востоком мы не имели в этом отношении никаких затруднений.

Но Митрополит Анастасий все же опасался возможных осложнений и написал письмо протопресвитеру Сергию Орлову в Женеву, спрашивая его, не будет ли возможно в случае каких-либо мировых осложнений перенести центр в Женеву, или, по крайней мере, ему самому туда переехать, чтобы, во всяком случае, быть вне воюющих сил. Это письмо было перехвачено немцами, и потом на нас сказались прямые последствия этого. Но тогда из этого плана ничего не вышло. И когда в Югославии произошел в 1941 г. переворот, то всем было ясно, что опять наступают грозные события. Действительно, как вы знаете, вслед за этим очень скоро последовало нападение немцев, и мы оказались в стране, оккупировнной одной из воюющих стран.

Я думаю, что подробно описывать то, что произошло в момент нападения на Белград, нет надобности, но хочу упомянуть, насколько это отразилось на нас. Прежде всего, одна из бомб упала недалеко от нашей Синодальной Канцелярии. Она не разбила ее, а только повредила двери, окна и переместила все, что в ней лежало, но во всяком случае, Канцелярия особенно не пострадала.

В первый момент, когда произошла бомбардировка, я находился в Топчидере (предместье Белграда, где я жил). Митрополит как раз в это время был в церкви, а я еще в церковь не успел выехать, так что в течение двух дней мы были отделены друг от друга, потому что не было возможности даже и пройти по Белграду: все время были налеты, беспорядки и т.д.. Только на третий день я смог пройти к Владыке Митрополиту, затем попасть в Канцелярию и сделать распоряжения моему помощнику, который уже там находился. Во всяком случае, это сразу же изменило все положение.

Переписка с какими-либо странами оказалась невозможной. Мы сделались совершенно изолированными. Те сношения, которые перед тем были с Америкой и Дальним Востоком, тоже оказались совершенно невозможными. Незадолго до этого мы получали деньги из Америки, совершенно регулярно переписывались с Харбином, а теперь даже и в Германию почта не шла. Произошла полная и совершенная изоляция.

Конечно, сразу же возник вопрос и наших отношений с германскими оккупационными властями.

Как вы знаете, в Белграде перед тем был делегат, ведавший интересами русской эмиграции, бывший русский посланник В.Н.Штрандтман. У нас была очень благоустроенная русская колония во главе с Е.Е.Ковалевским. Кроме того, была Державная Комиссия, которая распоряжалась передачей средств для содержания русских учебных заведений и других русских учреждений.

Сам Синод в значительной степени имел помощь Югославянского Правительства, и по распоряжению принца Павла мы каждый месяц получали пособие, за которым я должен был ходить к Председателю Правительства.

Евграф Евграфович Ковалевский был убит во время бомбардировки. Колония, таким образом, оказалась обезглавленной. Василий Николаевич Штрандтман очень скоро был посажен немцами под арест. Вот тут и произошло первое сношение с германскими властями.

Владыка Митрополит Анастасий вызвал меня и говорит: "Пойдите, пожалуйста, к немецкому Главнокомандующему и попросите его, чтобы Штрандтмана освободили".

Я стал раздумывать, как я попаду к Главнокомандующему - это не так-то просто. Но оказалось, что просто. Штаб Главнокомандующего помещался недалеко от вокзала, в одном из министерских зданий. Когда я пришел к нему, то я, к моему большому удивлению, сразу же, через пять минут, был принят Главнокомандующим. Я ему объяснил, кто такой Штрандтман, и он отнесся к этому очень сочувственно. И действительно, через два дня Штрандтман был освобожден. Но он уже не мог принимать никакого участия в руководстве русской эмиграцией. Сам он был довольно сильно подавлен этим арестом, и даже если его кто-либо просил сделать представление немецким властям, он от этого всегда отказывался.

Но через некоторое время заново началась организация русской эмиграции. Сначала немцами был назначен для этого генерал Скородумов. Он был боевым офицером, по-видимому, очень храбрым, который мечтал поднять русскую эмиграцию для участия в борьбе с коммунизмом. В этом отношении он был готов идти вместе с немцами, но одновременно с этим он был и патриотом, который не хотел сдавать немцам никаких позиций. Но надо сказать, что в церковном отношении он понимал очень мало. У нас сразу же возникли с ним столкновения, потому что он написал приказ, который был адресован духовенству. И в это приказе было сказано, как служить молебны, как служить Литургию и вообще давались самые неожиданные указания духовенству, которые, конечно, мы никак не могли принять.

Кроме того, некоторые русские молодые люди проникли в гестапо и там объяснили, что все мы масоны, начиная со Штрандтмана, и поэтому с нами нельзя считаться, а генерал Скородумов должен иметь возможность навести порядок.

Для того, чтобы нам не подчиняться таким неожиданным требованиям, Владыка Митрополит послал меня разговаривать с гестапо. Там был такой Вагнер, я не помню его чина, но во всяком случае, этот Вагнер был невысокого ранга. Разговор с ним был довольно неприятный, потому что он стал мне говорить, что мы "такие и сякие", и поэтому надо наводить порядок.

Я ему сказал, что не забудьте, что мы Церковь, и что мы никаким распоряжениям, которые издаются людьми, не имеющими отношения к Церкви, подчиняться не будем. Тут это все-таки как-то уладилось. Генерал Скородумов был смещен, а на его место назначен генерал Крейтер, с которым уже не было никаких недоразумений или столкновений: он отлично понимал положение Церкви.

Конечно, мы тут сразу же столкнулись и с немецкой политикой в отношении русских. Мы очень скоро заметели, что немцы совсем не хотят, чтобы мы себя как-то проявляли. В особенности они оберегали от нас оккупированные области. Это обнаружилось с особенной ясностью, когда началась война между немцами и Советами.

В первый же день объявления войны (в день Всех Святых в Земле Российской просиявших) мы были в церкви. А надо сказать, что это был и день рождения о.Антония. У нас ожидались дети соседних русских семейств. До того, как появились дети, вдруг стук и входят (без того, чтобы мы отворили дверь) чины гестапо, направляют на меня револьвер и говорят: "Руки вверх". Они начали обыск в поисках оружия. Оружия у меня никакого не было, и с этой стороны у меня не было забот, но была другая забота: дело заключалось в том, что мои сыновья, когда кончилась война и сербские войска ушли, собирали патроны и проч. военные остатки, но принесли также и несколько брикетов пироксилина. Мы не знали, что с этим пироксилином делать, и, положив его в ведро с водой, выставили в сад. Положение осложнялось еще и тем, что мы жили неподалеку от большого железнодорожного Земунского моста, который особенно хорошо охранялся немцами. Конечно, единственное, чего я действительно опасался, это того, что немцы могут найти этот пироксилин, потому что в таких случаях они не разбирали, кто прав и кто виноват, а на месте расстреливали.

Меня тогда арестовали и держали под домашним арестом три или четыре дня. При обыске у меня изъяли много ценных исторических и других документов, которые так никогда и не удалось получить обратно, даже несмотря на хлопоты об этом Митрополита Серафима Берлинского.

Одновременно гестаповцы явились с обыском и к Владыке Митрополиту, но его не арестовали, а только сделали довольно приблизительный обыск. Тут случайно оказался А.И.Соколов, который стал их ругать и объяснять, кто такой Митрополит. В общем, все свелось к тому, что Владыка показал им несколько бумажек, и они ушли.

Сначала меня задержали, потом посадили в автомобиль и повезли в город. А это было очень неприятно, потому что никто не мог разобраться, что я сижу в автомобиле - как арестант или же как сотрудник гестапо? В городе останавливались в разных местах. Завезли в Патриархию, где меня все знали. Там выходили, а я сидел в автомобиле.Служащие Патриархии видят меня в этом автомобиле и тоже, конечно, смотрят с некоторым недоумением, что я там делаю. Наконец, повезли меня в Синодальную Канцелярию, там изъяли много документов и взяли с собой для отправки в Германию для изучения.

Таково было появление немцев в первые дни начала их войны с Советами.

Мы послали человека с жалобой к командующему войсками генералу Шредеру. Шредер приказал немедленно прекратить все эти истории, назначил прием Митрополиту и извинялся за все, что было сделано. Но несмотря на извинения, было видно, что немцы никак не хотят оказывать нам поддержку в работе в России. В дальнейшем это стало известно уже из некоторых немецких документов, изъятых из германских архивов и частично находящихся здесь в еврейском архиве. Из этих документов видно, что больше всего они добивались разделения. Теперь нам сделалось понятным, почему нам было так трудно сноситься с Архиепископом, потом Митрополитом Серафимом в Германии. Они совсем не хотели, чтобы он был слишком связан с нами, но и ему самому тоже не особенно позволяли сноситься с властями по церковным делам, особенно на оккуппированном Востоке.

Тем не менее, все-таки кое-что нам удавалось сделать. Прежде всего, очень много сделало наше братство преп. Иова в Ладомирове (Словакия), где была типография. Там тогда находился теперешний Архиепископ Серафим Чикагский. Он занялся печатанием материала для отправки в занятые немцами области. Они тогда напечатали очень много журналов и брошюр, и все это направлялось туда при помощи словацких солдат, а иногда и иными путями. Они получали очень много писем и их публиковали. Потом выяснилось, что у них не хватает средств. И Владыка, тогдашний архим. Серафим, поехал в Болгарию, и Болгарская Церковь дала ему большое пособие для печатания. Какую-то помощь дала и Сербская Церковь, а потом он получил еще и помощь в Словакии. Во всяком случае, он получил достаточные средства для того, чтобы начать печатать богослужебные книги, В каком объеме была эта работа братства, вы можете судить по тому, что когда происходило уже его свертывание и отступление, то он отправил из Словакии два вагона книг. Один из этих вагонов остался в Вене и был разграблен по окончании войны. Частично эти книги продавались здесь в католическом складе и из Рима, а один вагон был направлен в Карлсбад. Мы взяли из него несколько комплектов книг, и они были распределены по храмам в беженских лагерях. Остальное тоже было разграблено.

Мы также были озабочены тем, что и сами можем сделать в наших условиях. Нам удалось сделать 200 тысяч металлических крестиков, которые удалось отправить в Россию, напечатать платы для антиминсов и их тоже отправить. Затем, для военных образований мы смогли заказать около 20 комплектов богослужебных сосудов. Одним словом, старались делать все, что могли, но это было очень затруднительно.

Те трудности, которые возникали у нас в сношениях с другими странами, вызвали в Синоде необходимость создать Средне-Европейский Митрополичий округ для того, чтобы придать больше веса и свободы Архиепископу Серафиму. Он стал Митрополитом, и ему были подчинены Германия и Австрия. Кроме того, через него шли сношения церквей, подчиненных Митрополиту Евлогию. Митрополит Серафим был избран правительством как посредник, потому что немцы все объединяли. Это было не только в отношении православных. То же самое они сделали и с протестантами, и с другими. Они предпочитали иметь дело с кем-нибудь одним, а там вы между собой разбирайтесь как хотите. Так и тут. Они предложили Архиепископу (тогда он был еще Епископом) Сергию Пражскому и теперешнему Архиепископу Иоанну Шаховскому, чтобы все сношения с властями они вели через Архиепископа, а потом и Митрополита Серафима.

На его долю выпало очень много трудной работы, потому что Германия наполнилась русскими рабочими, и надо было их как-то обслуживать. Между тем, правительство считало их не имеющими никаких прав и не позволяло им даже ходить в церковь. Несмотря на это, они в церковь ходили, но Митрополиту Серафиму несколько раз предъявлялись требования, чтобы он их в церковь не пускал. Митрополит отвечал, что церковь существует для того, чтобы обслуживать верующих, и он никому не может запретить в нее приходить. Если правительство хочет запрещать, то оно само может поставить полицейских у входа, а он решительно отказывается как бы то ни было в этом сотрудничать.

Также на его долю выпало очень трудное дело спасения жизни Архиепископа Александра, который был арестован, в числе прочих обвинений, за очень яркие выступления против немцев. Немцы хотели его расстрелять, но Митрополит Серафим добился того, что его отпустили на поруки, и он жил у него в Тегеле, на его личной ответственности.

Другим тяжелым для него событием было дело Епископа Горазда, который тоже был в какой-то степени замечен у немцев. Этот Епископ Горазд прятал у себя в церкви б. генерал-губернатора в Чехословакии. Обнаружилось это в то время, когда Епископ Горазд был по делам в Берлине. Его из Берлина срочно вызвали назад, и он знал, зачем его вызывают. Поэтому он навсегда простился с Владыкой Серафимом, и как только вернулся в Прагу, его там судили и расстреляли.

Когда его расстреляли, то правительство всячески старалось оправдываться, уверяя, что оно не преследует религию. Поэтому от Митрополита Серафима потребовали, чтобы он присоединился к осуждению Епископа Горазда, но Митрополит Серафим категорически отказался. Он сказал: "Я не могу выступать в этом вопросе, потому что я не знаю дела, я не видал никаких документов и не могу судить, насколько он виноват или не виноват, и я по этому делу никакого заявления сделать не могу". Сколько власти ни настаивали, но уговорить его не смогли.

Другой областью, с которой нам иногда приходилось сноситься, был Западно-Европейский округ, Париж. Там были трудности иного характера. Митрополит Серафим (Лукьянов) явно чувствовал себя очень неуверенно и слишком шел на поводу у немцев, настолько, что мы стали оттуда получать жалобы. Были жалобы и на некоего протоиерея Краского. Я сейчас не помню подробностей, но только Синод лишил его сана. Для разбора этих дела Синод послал туда другого Серафима, Берлинского, который проехал во Францию, обследовал там положение дел в округе, после чего прислал детальный доклад.

Как я уже говорил, с другими странами мы не имели никаких сношений в это время. Но в 1943 году возник вопрос относительно Московской Патриархии.

Надо сказать, что все наши попытки получить разрешение на встречу наших епископов с епископами в оккупированных областях ни к чему не приводили. Немцы нам категорически отказывали. Даже и сам Митрополит Серафим только один раз смог приехать в Белград, но и то не на заседание. И только в 1943 году, когда в Москве решили поставить Патриарха, немцы неожиданно разрешили, потому что они хотели, чтобы и со стороны нашей Церкви было вынесено какое-то решение, не признающее советской Церкви. Для этого они дали разрешение устроить совещание в Вене.

Владыка Митрополит поехал туда в моем сопровождении. Нам дали сопровождающих немцев: какого-то офицера СД (германская военная разведка) и еще его помощника. Я не помню его фамилии, но он был ренегат. Ради своего служебного положения он формально отрекся от веры. С немецкой стороны было очень бестактно послать его с нами для сопровождения. Мы ехали в отдельном купе. Все время они нам мешали, но вместе с тем в то время в дороге это нам несколько помогло.

Но вот приехали в Вену. Созывается Собор. На Собор приехал Владыка Серафим, наши Епископы Владыка Василий и Владыка Тихон, и еще должна была состояться архиерейская хиротония.

Как только все собрались на заседание, я вижу - сидят эти немцы. Я подхожу к ним и говорю: знаете, у нас сейчас заседание. "Да, да", - говорят, и не уходят. Я говорю им, что заседание закрытое и их присутствие на нем невозможно. Они стали спорить. Я, наконец, сказал им: "Как хотите. Хотите сидеть здесь - сидите, но у нас собрания не будет". Тогда они с возмущением ушли.

На этом совещании было вынесено мотивированное постановление, почему мы не признаем избрания Патриарха в Москве. Кроме того, были разрешены и многие текущие вопросы. Совершена и хиротония архим. Григория во Епископа Гомельского. Нам очень хотелось, чтобы она была совершена нашими епископами, потому что это было известным проникновением в оккупированные области. Кроме того, был составлен германскому правительству меморандум, в котором было очень много сказано относительно русских рабочих в Германии и высказано много пожеланий об улучшении их участи.

Таким образом, это совещание прошло вполне благополучно и в значительной степени нам помогло в выработке общей линии. Надо сказать, что наши пожелания немцам не особенно были исполнены, но и приняты без явного неудовольствия, потому что решение о Московской Патриархии в то время соответствовало направлению немецкой политики.

Теперь надо сказать несколько слов об отношениях с Сербской Церковью в то время.

Когда началась война, то Сербский Патриарх Гавриил вместе с Епископом Николаем сопровождал Короля при отступлении из Белграда до самой сербской границы. Король ночью вместе с Патриархом и Еп. Николаем остановился в каком-то монастыре, сейчас не помню, каком. Оттуда Король отправился на Запад в Англию, а Патриарх и Епископ Николай остались там и были арестованы немцами. С ними обошлись очень грубо, считая их виновниками переворота правительства Цветковича, которое было в мирных отношениях с Германией. Их потом отправили в заключение в один из монастырей, недалеко от Белграда.

Когда наступил день славы Патриарха Гавриила и Епископа Николая, у которого слава была в тот же день, то Митрополит вызвал меня и говорит: "Пойдите к германским властям и скажите им, что я хочу поехать и поздравить Патриарха и Епископа Николая".

Я отправился в отделение СД, которое ведало церковными делами. Там был офицер Майер, какой-то гауптман или штурм-фюрер, не помню его чина. Я передал ему поручение Митрополита. Он выстушал меня и говорит: знаете ли Вы, о чем говорите? Знаете ли Вы, что он политический преступник? Я ответил, что для вас он преступник, а для нас он Патриарх. Мы долго и резко с ним объяснялись, и я ему в конце концов говорю: "Знаете, самая большая нелепость, которую Вы можете делать - это держать Патриарха под арестом. У вас идет война с Советским Союзом, у вас ширится партизанщина, и в это время Патриарх с правительством Недича был бы вам большой поддержкой, а то, что он под арестом - только вредит". Одним словом, он меня довольно терпеливо выслушал, а потом говорит: "Слушайте. Я все равно не могу разрешить Митрополиту ехать к Патриарху. Но я ему передам, что он его поздравляет. А Вам советую больше ни с кем так не разговаривать, как Вы разговаривали со мной". Как выяснилось потом, уже после освобождения Патриарха, этот немецкий офицер поздравление Митрполита Анастасия ему передал. Но представьте себе, что после этого он оказался очень доброжелательным человеком, и когда дело уже подошло к эвакуации, то он нам очень много помог.

Тут надо коснуться и внутреннего положения в Сербии и наших отношений. Некоторое время не было вообще никакого сербского правительства. Потом по предложению Димитрия Летича был образован Совет Комиссаров по разным отраслям для того, чтобы сноситься с немцами и защищать сербское население.

Летич был замечательнейший человек. Он был одним из немногих деятелей югославянского правительства (в свое время был министром юстиции), который был настоящим верующим и очень церковным человеком. Я с ним познакомился уже во время войны, и мы стали с ним очень близкими друзьями. Он умел разговариваь с немцами, при этом не сдавая никаких позиций, настолько, что он добился у них права на создание добровольческого корпуса, на то, чтобы было образовано правительство генерала Недича, и на то, что немцы признали, что добровольческие части Недича признают Короля Петра, и они приносили присягу Королю, будучи вооружены германским оружием и находясь до некоторой степени под немецким начальством. Это были совершенно отборные части. С другой стороны, Недич, очень видный генерал, который был в родственных отношениях с Летичем, был очень солидным человеком. Он старался и порядок поддерживать, и защищать население от немецких преступлений.

Немцы всячески старались подавить партизанскую акцию. Даже в самом Белграде случались террористические акты. Гражданское население было привлечено к тому, чтобы охранять телефонные проводки, железнодорожные пути и т.д.. Мне два раза пришлось быть в таком положении. Будучи без оружия, ходишь и не знаешь, что охраняешь и от кого. Один раз, когда я так ходил, нарвался на пьяного немецкого солдата, который никак не мог понять, кто мы такие; принял нас за партизан, направил на нас револьвер, и мы так пошли в казарму, и только там дело выяснилось. Такие охранители, фактически, считались и заложниками.

В случае убийства одного только немецкого солдата на месте расстреливалось сто человек.

Очень важным и неприятным событием было образование так называемой Хорватской Церкви. Хорваты были особенно злостными в притеснении православных. Они прямо уничтожали православных сербов. По судоходной реке Саве спускались трупы замученных сербов в таком количестве, что иногда судоходство останавливалось.

Вот немцы решили, что нужно навести порядок, чтобы защитить православных. И лучший для этого способ - образовать Хорватскую Православную Церковь.

Ни одного сербского епископа в Хорватии не было, потому что одни были вывезены оттуда, а другие убиты. Они обратились к Архиепископу Гермогену, с одной стороны, обещая ему всякие блага, а с другой - угрожая, что если он не согласится, то там православным будет еще хуже. Так они добились того, что он согласился устроить автокефальную Хорватскую Православную Церковь.

Конечно, когда Митрополит Анастасий получил об этом сообщение, он сейчас же запротестовал. Архиепископ Гермоген был запрещен в священнослужении, о чем мы сразу же сообщили Патриархии. А объявлять об этом немцы нам не позволили, и напечатать этого мы нигде не могли. Единственно, чего мы от немцев добились - это что они не препятствовали нам объявить об этом в наших церквах. Мы письменно и устно сообщили об этом Митрополиту Иосифу, который тогда возглавлял Сербскую Церковь.

Вот главные события, которые происходили у нас там в Белграде. Синод собирался, конечно, в малом составе: помимо Митрополита, был Архиепископ Феофан Курский, Архиепископ Тихон Берлинский и Епископ Василий Венский.

Ко времени общего развала и ослабления германской армии началась эвакуация. Надо было думать и нам, как действовать. Как раз перед самой эвакуацией неожиданно умер Архиепископ Феофан. У нас были кое-какие средства - 24 тысячи динар. Представьте себе, что несмотря на то, что все кругом рушилось, мне удалось получить эти деньги за два дня до отъезда. Они нам тогда очень пригодились.

Теперешний Архиепископ Серафим Чикагский, когда приезжал в Болгарию в поисках средств для своей типографии, заехал в Белград и на всякий случай дал мне несколько бутылок вина и папиросы. Этот запас не раз нас спасал.

Когда надо было выезжать, то тут появились препятствия. У немцев были мало связанные между собой ветви управления. Одни нам сочувствовали, другие напротив - тормозили. Кроме того, со стороны части нашего прихода мы встретили оппозицию в вопросе отъезда Чудотворной Иконы и самого Владыки Митрополита.

Надо было заботиться и о транспорте. В конце концов, не без помощи того офицера, который меня стращал, мы получили вагон. Стали уладывать в ящики Канцелярию. Кое-что уничтожили, кое-что уложили, но когда началась погрузка, то и тут оказались препятствия. Нам сказали, что пассажирского вагона, который нам обещали, не будет, потому что он где-то по дороге разбит. Затем, когда за нами приехали автомобили, то не все согласились взять, а задерживаться было уже невозможно. Из Белграда все выезжало. Уехали все учащиеся с педагогическим персоналом, уехали уже и мои дети с женой. Через три недели после нашего отъезда из Белграда он был взят большевиками. Когда мы подъехали к поезду, то вместо обещанного нам вагона была только часть вагона III класса. С нами ехал теперешний Владыка Аверкий. У него была такая масса личных вещей, что он не смог взять Чудотворную Икону, поэтому взял ее я. Весь багаж был свален в единственный в поезде товарный вагон. Конечно, все сваливалось без всяких расписок или счета. Так мы и поехали в Германию

Мы прибыли в Вену вечером и, в общем, без приключений. Тут уже оказалось, что у нас пропало три чемодана: Вл. Митрополита, о. Аверкий и мой. Из пропавших чемоданов потом нашелся только чемодан Митрополита.

Я сразу же должен был заняться получением на всех нас продуктовых карточек. Без них нельзя питаться. И вот тут случилась такая история: я был очень усталый, так как я несколько ночей подряд не спал. По дороге в нашу венскую церковь я зашел в телефонную будку и ушел оттуда, оставив в ней портфель со всеми нашими карточками и паспортами. Конечно, когда я сообразил, что я забыл, я вернулся, но портфеля уже не было. Особенно меня беспокоила потеря карточек: как мы будем питаться? К счастью, мне удалось найти первого советника немецкого посольства в Белграде, который достал мне временные карточки. А через несколько дней меня вызвали в гестапо. Говорят: это Ваши? А почему Вы собираете столько паспортов? Что Вы собираетесь с ними делать? Мне удалось объяснить им, в чем дело. А сам я в это время чуть не умер. Когда мы садились в поезд в Зимуне, я упал и расшиб себе колено. На следующий день у меня уже образовалась газовая флегмона. Но я не мог перестать ходить и ею заниматься, потому что надо было доставать карточки и всех куда-то устраивать. Обнаружилась моя флегмона только тогда, когда у меня начала спадать опухоль, а я смог пойти к доктору, который очень удивился, что я еще жив. В Вене мы пробыли некоторое время. Когда мы туда приехали, то еще не было бомбардировок и все было цело. Ко времени нашего отъезда начались и бомбардировки. Тогда мы выехали в Карлсбад.

В Карлсбаде нам назначили для жительства дом, который был в распоряжении гестапо. К этому времени в Карлсбад прибыл штаб генерала Власова, с которым мы были знакомы, потому что, когда открывалось Власовское движение, на это собрание ездил Владыка Митрополит, которого я сопровождал. Тогда мы были в гостях у Власова.

Но наступало время эвакуации. Мы начала думать, куда же нам двигаться. Ни с какими немецкими учреждениями, которые ведали церковными делами, мы связываться не могли. Их уже не оказалось: они куда-то выехали. Но от них было необходимо получить разрешение на выезд из Карлсбада. При штабе Власова был очень симпатичный немецкий офицер, который был в какой-то разведческой группе. Он сказал мне, что сейчас здесь нет СД. Мы с генералом Болдыревым сговорились, что поедем в Мюнцинген, где были формирования генерала Власова.

Немецкий офицер обещал дать нам нужный пропуск, а потом вызывает меня и говорит: знаете, СД обнаружилось в каком-то городе (названия не помню), и довольно далеко. Так что мне надо ехать туда. Я приехал в указанное место и нашел какой-то лагерь, в котором должно было находиться СД. Пока я старался их найти, в это время тревога. Я вышел из лагеря. Тут подъезжает ко мне какой-то солдат и говорит: "Вы хотели видеть офицера Н.Н., так пожалуйста, идите в этот лес и там его найдете". Я пошел в лес, и там меня остановила застава. Меня провели к офицеру. Объяснять ему, зачем нам надо уезжать из Карлсбада - немыслимо. Немцы непобедимы, и их поражение невозможно. Так что надо было придумывать какой-то другой предлог. Я говорю немцу, что ввиду советской пропаганды, нам надо собрать всех епископов, наших, украинских и белорусских, и что для этого самым удобным местом будет Мюнцинген.

Он дал мне пропуск и ушел. По дороге обратно все смотрят на меня с большим удивлением.

Приезжаю назад и на другой день иду в штаб, чтобы сказать, что я пропуск получил, а офицер разведки говорит мне: "Знаете, это не годится". Что такое? Он мнется, мнется и вдруг говорит: "Вам ехать в Мюнцинген нельзя, потому что Мюнцинген будет занят французами, а французы вас выдадут большевикам. Вам надо ехать в такое место, которое будет оккупировано американцами".

Тогда мы договорились, чтобы нам двигаться в Кемптен. Но тут надо снова ехать, чтобы доставать новый пропуск.

Когда я туда приехал, то обнаружил, что станция разбита и надо идти несколько километров пешком. Я пришел в лес, а он пустой. В нем никого уже нет. Когда я отошел от дома, в котором были раньше немецкие офицеры, ко мне подходит какой-то немец и спрашивает, что я ищу. Я говорю, что тут были офицеры и они мне нужны. Немец сказал: "О, это сейчас совсем в другом месте. Я Вам покажу". Вывел меня на дорогу, показывает на горизонте лес и говорит идти туда, потому что они в этом лесу. Я отправился в лес напрямик, через поля. Когда я пришел туда, то уже темнело. Вижу, что я пришел в правильное место, потому что кругом офицеры, барышни. Нашел нужного офицера и говорю ему, что вот так и так, а он встречает меня не особенно любезно. Я стал ему объяснять, что белорусские епископы никак не могут приехать в Мюнцинген, и поэтому надо ехать в Кемптен. В конце концов, он дале мне пропуск, накормил и говорит: уже поздно, идите ложитесь спать. Дали мне кровать в большом зале между всеми, и только я лег, как тревога. Все вскакивают, хватаются за оружие. Говорят, спускаются американские парашютисты.

Можете себе представить мое удовольствие попасть к американцам в компании СД. Доказывай потом, кто ты и почему здесь. К счастью, очень скоро был дан отбой, и я ушел среди ночи, чтобы только вернуться домой.

Когда надо было уже ехать, мы договорились с Власовым, что он предоставит два места для Владыки Митрополита. Так что Владыка Митрополит с Иконой и своим келейником поехали в автобусе вместе со штабом, а Митрополит Серафим, Епископ Василий, теперешний Владыка Аверкий и все наши служащие поехали в отдельном вагоне.

Доехали до Фюссена, а там уже тревога, бомбардировка, в которой вся станция разбита. Утром выходим - все кругом разбито. Но на третий день на станции началось какое-то движение. Я все думал: что же делать? Нанять телегу? Но в незнакомом месте не знаешь и куда обратиться. Но тут вижу, что кто-то начинает ходить по станции и наводить какой-то порядок. Слава Богу, оказалось, что наш вагон, еще один вагон и один паровоз находятся на пути, который свободен и может идти в нужном направлении. У меня были папиросы и вино, и с их помощью прицепили наш вагон, и мы поехали дальше. Ехали мы долго и мучительно. На каждой станции мне надо было выходить, чтобы проверить, что нас не отцепят. Так мы доехали до какой-то станции, и там начальник мне говорит, что я вас возвращаю в Пассау, потому что у меня слишком забита станция. И никаких подарков он не берет, и ничего слушать не хочет. И пока я думал, что же мне дальше делать - вижу, что служащий железной дороги составляет поезд. Я спрашиваю, куда пойдет этот поезд. Он говорит - в Зальцбург. Я дал ему пачку папирос, чтобы он прицепил и наш вагон. Он прицепил, и так мы поехали в Зальцбург. Там мы довольно долго стояли. В это время началась бомбардировка, и бомбы упали перед нашим вагоном и за ним. Но тут подвернулся какой-то русский человек, и он достал нам автобус, который перевез нас на другую ветку железной дороги. Там мы снова получили вагон и поехали дальше. Доехали до тирольских мест. Там нас остановили и сказали, что дальше ехать нельзя. Там было много русских, но место было очень неуютное, т.к. как раз около станции находился лагерь военнопленных. Я отправился пешком в Зальцбург, чтобы получить разрешение остаться в ближайшем селе. Прибыл в управление гау-лайтера. Там у них уже полный развал. Люди входят военными и выходят штатскими с портфелями. Я все же сразу получил квиток на прием к гау-лайтеру и по дороге все смотрю: какая станция, где легче будет остановиться. Выбрал маленькую станцию Кухель и получил туда пропуск. Вернулся назад, а со станции уходит последний поезд. Пришлось стоять на ступеньках. Наконец, добрался до Кухеля, и там удалось получить разрешение поселиться в каком-то недостроенном доме. С нами был и Владыка Серфим, и все другие члены нашей группы. Кормились тогда как Бог даст. Но в таких случаях Господь посылает.

Там мы провели некоторое время, ходили пешком в Зальцбург, чтобы получить разрешение ехать в Фюссен и там соединиться с Митрополитом. Но никто не дает пропуска. Говорят, это не наше дело. Какой-то американский офицер, к которому я ходил с посланцем б. гау-лайтера, пропуска мне не дал. Я в конце концов после долгих мытарств попал опять к тому же офицеру. Он сидит за столом и подбрасывает в воздух свой револьвер. Я ему объясняю, что все еще стараюсь найти того, кто может дать нам пропуск. Он мне говорит: "Знаете, кто может дать вам пропуск? Я могу дать вам пропуск!" Он мне его выдал, и мы поехали для соединения с Владыкой Митрополитом, и тогда уже началась другая наша жизнь, под американской оккупацией.