Голос из хора...
О настаащым Галыче и всамделишном Псое

У меня есть петля-петелька
и при ней послушный есть крючок
вот и сталася беда
сдохла трупочка моя
поработай петелька
Псой Галактионович Короленко

"Но если серьезно, без стеба, то ведь тот, настоящий Галич, с баритоном и с гитарой, был гораздо сексуальнее. Ведь тот - прожженный был, многое (и многих) видел, а этот только на университетском "сачке" побывал, и там его недомяли". Немало я изумился, прочитав речение сие. Сперва проснулась гиена подозренья, и я решил что это рекламный трюк. Потом я понял, что автор серьезно. И выругался. Потом до меня дошло, что весь этот текст написан очень серьезно. Я весело, громко, облегченно рассмеялся. Так, как смеются на поминках по неприятному соседу, выходившему каждый Божий день ровно в 6.30 на балкон с красавцем-геликоном и игравшем свой гимн-судьбу...

Та Культура-"2-8,5", культура кухонных пересмешников, журнала "Часы" с потаенным Кастанедою или, хуже того, роем медведев, культура, хранившая Большой секрет для маленькой кампании, заключавшейся в том, что "Совок - дерьмо, коммунисты - суки, а Солженицын ВЕЛИКИЙПИСАТЕЛЬ", с очевидностью мертва, если полудетская, хотя и тщательно скрываемая обида за начальников сквозит почти в каждой строчке рецензии. Ну и потому как о мертвых либо плохо, либо ничего, изберем последнее.

И перейдем к Псою.

Позванный Шишом, тому уже полтора года как, первый раз в жизни на концерт Псоя, я, несмотря на то, что из-за тесноты на меня взгромоздились две полузнакомые дамы, прослушал все со вниманием. Можно сказать - с прилежностию. И высказал оценку, которую автор оценил по достоинству. "5+ по богословию". Прежде всего, тексты Псоя, как и тексты Шиша - это очень сильные духовные тексты. Его религиозность, религиозность глубинная (как, к сожалению, и у большинства ярких явлений русской культуры, не дотягивающих до церковности, что в эпоху религиозных симулякров, может быть, и к лучшему) - не подлежит сомнению.

Он сам в ней признается в интервью Нагорному. Его "И Да и Нет" в области идеологии неожиданно, и даже, возможно, против его воли оборачиваются четким "Да и Нет" в самом главном. В вопросе о Боге. Бог оказывается Реальностью, данностью, которая не поддается травестированию. Равной Самой Себе. Смех Псоя звучит здесь тем свидетельством Души, о котором так много говорит Тертуллиан. Например, вот так вот:

отвори мне двери, Боженька-Божок,
не пошли меня с моей песней
помоги мне верить, Боженька-Божок,
в то, что Ты живёшь с нами вместе
в то, что Ты живёшь с нами вместе
          что когда-нибудь
          зимнею порой
всё-ж-таки увидимся с Тобой

Верю я, что ты воплотился,
Чтобы я потом обожился,
Знаю я, что ты воплотился,
Чтобы я потом обожился,
Обожился...

Это, наверное, самое страшное для врагов Христовых в Христанстве. Оно может выдержать любую порцию смеха. Смех глумливый, более напоминающий лягушачье ржание, будет убивать только самих юморологов. Смех просто смешной (вот, понял, наконец, что меня так восхищало и восхищает в Псое - его смешной смех). будет тоже молитвой. Молитвой не Церковной, не благодатной, но все же искренней и от души, той, о которой говорит Псалом: "Всякое дыхание да хвалит Господа"...

Не буду здесь касаться самого интересного для меня предмета. Поразительно сильного и яркого преломления аскетического сознания Христианства в песнях Псоя, удивительно обостренного чувства Ада. Чувства, которое даже почти не травестирует, почти не снимает смехом ужаса. Скорее, напротив - нагнетает его, заставляя смешок встать поперек глотки. Пусть мой читатель сам посмотрит, а еще лучше - услышит "Больше не греши", "Чертово колесо" и (обязательно рекомендую, хотя текста или файла в сети пока нет) "Песню о внутренних мужиках" Шиша Брянского, обозначенную самим автором как "епопию о Борьбе со Грехом"... Тексты, несомненно, с глубочайшей нравственной религиозной (отмечу особенно именно этот факт) мотивацией. Которая может выражаться в жизни человека, как у святых, может выступать вечным самоукором (как у нас грешных, - у Псоя есть на эту тему замечательный текст - "яко свиния в калу"), но ни в коем случае не может отсутствовать или замещаться "общественной позицией", как у прогрессивной общественности.

Псой - воплощение позиции антиобщественной, антигрупповой, это разрыв с традицией диссидентской фронды. Он не пытается декларативно с ней рвать, не швыряется ценными музейными экспонатами за борт корабля современности. Верный своему общественно-политическому "и Да и Нет", Псой подхватывает узус, безжалостно расправляясь с эйдосом. Привычная интеллигентская фига в кармане гоголевскими прыжками раздувается, раздувается, вот уже виден один только карман с привешенным сбоку человеком, вот из него выпирает фаллос большого пальца... Нет. Это вам даже не карнавал.

Гиперболизация, лечение сознания семиотическим шоком, который раз и навсегда отбивает охоту видеть знак и знамение во всем, - существеннейший элемент в деятельности Псоя. Не знаю, как со страной в целом, но еврейский вопрос в русской культуре можно считать после Их ПрЫподобия, Юдика Шермана и Штетла закрытым. Жыд стал общим местом. Универсальным денотатом всего. Отныне мыслима, например, следующая конструкция бесконечного романа о Жыдах:

Она пришла в себя - и жыд показался ей уныл и печален. Все приятности жыдовства сокрылись для нее вместе с любезным ее сердцу жыдом. "Ах! - думала она.- Для чего я осталась в этой жыдовской пустыне? Что удерживает меня лететь вслед за милым Жыдом? Война не страшна для жыда; страшно там, где нет моего жыда. С ним жыть, с ним жыдить я хочу или смертию своей спасти от жыдов его драгоценную... Постой, постой, жыдяра! Я лечу к тебе"...
И щастие ея оберулося тленом. Ах, любезный жыд, сколь многих утех лишилась я, несчастная!
Наум Кармазинер.
Очевидно, "Бедная Сара..."

Видимо, можно провозгласить со всей определенностью и большевистской прямотой: Jude ist Todt, или Jid is Dead... Культовый объект разлагающегося корпоративного сознания исчезает из поля русской культуры, по крайней мере в наиболее передовой, представленной в интернете, ее части. Ему осталось место только у Баркашова и, возможно, профессиональных борцов с антисемитизмом: оные субъекты будут и далее травестировать идею, но как креативная, конструктивная сила для народных масс, идея жыда исчезла. То что не удалось бесноватому фюреру даже после столь любезных некогда (или теперь тоже - давно не читал "Завтры") Дугину романтических огней Аушвица, удалось небольшой группке людей, объединенных не более чем здоровым чувством юмора. Объект исчез, самоликвидировался, растворился, остался только в мире сказок и легенд, да еще в перевозбужденном сознании правозащитников прав всех сторон векового спора типа Генерала Макашова, Полковника Рюмина, Майора Пронина и Капитана Лебядкина...

С дискусрсом "диссиданса" происходит почти то же самое. На сравнительно нейтральном (причем отстраненный материал выбран, подозреваю, вполне сознательно) материале "Баллады о гвозде" Новеллы Матвеевой Псой доводит механизм этой "фиги" да абсурда и снятия. После такого "пения между строк" никакое междустрочие практически невозможно. А если возможно, в него все равно будет вкатываться вечным "Н-е-е-е" и "Н-и-и-и" баритон народного акына. Обида Мавроматти за Галича понятна. Невернувшийся поэт песенник, - объект не столь приятный, как Новелла Матвеева. Пересмешничать с ним бессмысленно, так как сам он есть именно пересмешник, у которого от общественного признания в зобу дыханье сперло. Тайну Галича легко раскроет любой начинающий разведчик - достаточно взять в магазине с полки томик "творений" и пролистать оглавление. Первые две-три страницы будут заняты егозульническими текстами на уровне скучной бытовой антисоветчины. Знаменитыми песенками про диабет, пластинки с речами Сталина и колючую проволоку. Пророческий голосочек волей-неволей должен прорезываться и у недобитого пересмешника. Отсюда и песни про "Бога и Баха", "Облака" и, наконец, чудовищное "Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку"; пелось это, помнится, как раз тогда, когда в ходе бархатной "Пражской весны" демократическое студенчество десятками отстреливало не только партработников, но и, для завершенности сюжета, их родителей, детей и даже теть с племянницами. В Праге до 90-го был музей этих событий, где наиболее впечатляющим экспонатом была стена, из которой смотрели десятки стволов разнообразного оружия. Под каждым стволом была прикреплена табличка с его историей - когда, где и сколько был из него убито... Это "поименно" звучало не вызовом и не бунтом перед всесильной системой, а прямой угрозой шантажиста. Над этим нельзя и невозможно издеваться. И странно упрекать за то, что в своей программе Псой не "простебывает" Галича и не кривляется над ним. Напротив - единственное, что и можно было сделать - петь устало и "по бумажке", ибо таким же бесконечным, нудным, изматывающим чтением по бумажке был весь антисоветский дискурс. Если кто-то из моих читателей еще не по забыл эллинского наречия, то ему известно, что "анти" - это совсем не "против", а "вместо". Кукушонок, пересмешничая, просто выкидывал из гнезда всех птенцов, кокетничая про свое место в сноске. У Псоя как с Галичем не вышло. Он избежал, в очередной раз избежал общественного "действия", оставив его сидевшим на кухне и не слушавшим песен Осмоловскому и Бренеру.

Его социальность уже в который раз тонко уворачивается от примитивной лозунговости ответов. От мессианства, в котором странно и немного некомпетентно заподозрил его слишком серьезный Вербицкий. Этот человек не намеревается "общаться с людьми" и, тем более, вести их в очередную постпостутопическую утопию (интересно, почему после периода отказа от граблей возникает интенция вновь на них наступать, при том, чтоб более логично и эффективно просто начать рыхлить грядки). Псой "заставляет всех этих людей подолгу слушать свои песенки, вместо того чтобы просто нормально с ними общаться". Неправда ли, начинает зашкаливать? Мне всегда представлялось (впрочем, я человек старой, почти архаической по нынешним временам, культуры), что на концерт приходят для того, чтобы слушать псенки, им подпевать, под них отплясывать, орать восторженным до одурения голосом: "Не троньте меня, я Ябнутый, Ябнутый, Ябнутый, а Ябнутым все можно"... Человек, которому я доверяю более всего после себя самого, - молодежный филолог и сказитель Наталья Холмогорова тоже не поленилась высказать оценку псоева творчества сразу же, оказавшись на первом же концерте. "Спасибо большое, давно так не оттягивалась". Мои 5+ по теологии и натальино "давно так не оттягивалась" как бы очерчивают тот круг, в котором сбывается Псой, это круг нормального творчества - поэтического, музыкального, артистического.

В отличие от несостоявшихся мессий, Псой состоялся именно благодаря отказу от подчинения себя дискурсивному диктату. После каждого концерта этого человека не отпускают со сцены час, два, три, выматывая его до такой степени, что мало кто из нас выдержал бы этот напор и полчаса... Секрет прост. Псой действительно акын. Его голос - это голос того самого честертоновского Хора, который уничтожает нытье перерефлексировавшей "культуры". Вместо того, чтобы ее осмыслять, осаживать, играть в прятки по несбыточным вавилонским библиотекам, искать мудрости, останавливаясь в нерешительности перед каждым словом, с культурой начинают делать то, для чего она и предназначена. Возделывать. Граблями начинают разбивать комья земли, над книгами начинают думать, Богу начинают молиться, а на концерты начинают ходить ради того, чтобы их слушать.

Не знаю, возможно, автор статьи, с которой началось наше рассуждение, попал на действительно неудачный концерт. Такое бывает у всякого. Но резвые обобщения, если они (повторюсь еще раз) не представляют собой скрытой формы рекламы) в высшей степени показательны. В фишку человек не въехал. Причем не въехал сугубо по собственной воле... Разочарование постигло Иоанна Мавроматти из за того, что он пришел на концерт с совершенно посторонними этому действу целями - "Сначала вроде бы он "что-то со мной делает", а под конец понимаю - морочит голову. Сфокусировал на себе мое внимание, подключил меня к своей личной энергетике, я поверил ему, вошел в его "процесс", трахался с ним долго и по большей части нудно, но так и не кончил". Остается порекомендовать рецензенту трахаться не во время, а после концерта. И желательно не с исполнителем, а хотя бы с собственной супругою. А на концерте лучше всего слушать. Ушами.